19 мая, 2013

ГЛАВА 1. МАМИНА ВИШНЯ

МАМИНА ВИШНЯ

Родился я 27 июля 1926 г. в селе Вязовый Гай Чапаевского района Куйбышевской обл. (ныне – Красноармейский район Самарской обл.). Мой отец Москвителев Иван Дмитриевич родился в 1899 г., мать Москвителева Мария Ивановна – в 1905-м. Родители – коренные жители села, крестьяне. Село Вязовый Гай расположено на реке Чапаевке, которая протекает степью, а начиная от нашего села – по красивой лесисто-холмистой местности на северо-восток, являясь небольшим притоком матушки–Волги.

К нашей великой реке, как у всех волжан, у меня особое чувство. И сейчас каждый год бываю в родных краях. От одной из поездок осталась фотография – стою на высоком берегу Волги, видны Жигули. Вернулся я на родину...

Речка Чапаевка по весне разливалась до 80 м в ширину, течение бурное, плывут льдины... Через старицу – рукав Чапаевки – нас перевозили на лодке в школу. Вода в речке была чистая, имелись в ней и довольно глубокие места – сормы, водовороты. Летом мы, конечно, купались, ловили рыбу – окуня, щуку, судака, в заводях водились караси.

Село Вязовый Гай большое, домов 200. Люди здесь – чисто крестьянские, как говорится, жили землей. Земля хорошая, степной чернозем. Климат резко континентальный, с суровыми зимами и нередкими засухами летом. Места живописные, с одной стороны степь, с другой – речка. За домом начинается лес, где было очень много вязов, высоких широколистных деревьев с раскидистой кроной. Древесина у вяза твердая, как у дуба. От этих благородных деревьев и получило название село Вязовый Гай.

На выгоне, на целинной земле – огромное пространство ковыля, он красиво переливался под степным ветром.

За целиной идут хлебные, подсолнечные, кукурузные поля. В шести километрах от села – глубокий каньон, на склонах которого жили ласточки и стрижи.

Самое лучшее время года это, конечно, весна. Цветут сады. Народ отмечал Пасху и Первомай. Всем колхозом выезжали на любимое место отдыха – Кудрявую поляну. Вокруг деревья, уютно. Жгли костры, плясали, пели песни – "Из-за острова на стрежень", "Много песен про Волгу пропето", "Есть на Волге утес", "На диком бреге Иртыша сидел Ермак, объятый думой", "Широка страна моя родная"...

В семье Москвителевых было три брата: старший Александр, средний Алексей и младший Иван. Они были очень трудолюбивы, дружелюбны, пользовались большим авторитетом, поскольку не пили и не курили. Сначала жили одной семьей, затем разъехались. Каждый имел свой дом, участок земли по 10–15 соток, а также по одной лошади и корове, по несколько овец и немного курочек. Развели огороды, сады.

О нашей довольно редкой фамилии (однофамильцев я не встречал) отец мне рассказывал, что она произошла от слова "москвители", которым называли беженцев, появившихся на Волге в войну 1812 г. Они уходили от Наполеона из сожженной Москвы.

Деда по отцу я не знал, он рано умер. А вот у другого дедушки, по линии мамы, Ивана Мошанова, я подолгу жил в Куйбышеве, где дед работал на швейной фабрике дворником, а в годы войны бригадиром. Он был настоящим богатырем – огромный, здоровый, с окладистой бородой. В шкатулке у деда хранились три Георгиевских креста, которыми был награжден за отличия в войне с турками его отец, мой прадед Иван Иванович Мошанов. Хорошо помню эти кресты и диплом к ним, в котором каллиграфическим почерком было написано, что награда дана за убиение в штыковых схватках сорока турок-басурманов...

Отец мой Иван Дмитриевич славился на селе как умелец – золотые руки. Дома он имел свой слесарный инструмент. Постоянно к нему шли односельчане с просьбой что-то починить, запаять ведро и т.д. В 1930-е годы отец работал в МТС (машинно-тракторная станция), считался незаменимым специалистом. В 1941 г. его, как и всех мужиков, призвали в армию, но уже из Чапаевска чуть ли не около эшелона его "отбил" у начальства и увез на машине обратно директор МТС.

Был отец верующим, православным, никто ни разу не слышал от него матерного слова. Самое страшное ругательство у него было – "едят тебя мухи". Но в молодости Иван Дмитриевич был страстным участником кулачных боев. Ходил и стенка на стенку, и один на один. Бывало, приходил домой с разбитым лицом, но чаще одолевал соперника. Силу имел большую. Мог, например, спокойно перекреститься двухпудовой гирей.

Меня отец очень любил, мечтал, чтобы я стал горным инженером.

Маму я называл – маманя, она меня Коленька... Мама – красивая, статная, коса – ниже пояса. Сдержанна, много не говорила, не плясала, не пела громко. Походка – гордая, уверенная, характер – твердый. Но к ней тянулись люди, всегда кто-то собирался у нашей завалинки. Любили маму за душевность, справедливость, рассудительность. Кстати говоря, моя старшая дочка Нина похожа на свою бабушку. Нина преподает в школе, и к ней тянутся, ей доверяют...

Год моего рождения, 1926-й, по рассказам родителей, был урожайным, особенно в садах. Под вишней и родился я. Старики села нарекли меня счастливым. Позднее отец показал мне это место в саду. В 1985 г., при очередном ежегодном посещении могил моих родителей, я выкопал уже одичавший куст вишни и перевез на свой дачный участок под Москвой. "Мамина вишня" пошла в рост и обильно плодоносит...

Да, предсказание стариков – быть счастливым – я ощущал всю свою жизнь, вы это увидите, дорогие читатели, в дальнейших главах моего повествования. Однако детство и юность мои были очень тяжелые.

Хорошо помню 1933 голодный год, когда я семилетним мальцом приносил из детсада домой в железной мисочке и делил со своей старшей сестрой Настенькой "затируху" – затертую и сваренную на воде ржаную муку. Мама уехала на заработки к своим родителям. Папа работал от зари до зари слесарем в МТС в трех километрах от дома.

Однажды отец пришел вечером с работы, а в доме ничего нет, ни травы, ни крапивы, ни лебеды... Он пошел в чулан, взял корыто, где мать замешивала тесто для пирогов, и ножом начал скрести дно этого корыта. Я стоял рядом, он глянул на меня и зарыдал... Сквозь рыдания он говорил: "Коля, как мне стыдно перед вами, что я не могу вас накормить!.."

Весь домашний скот забрали в колхоз, там он и погиб от голода. Неурожай, засуха. Отлично помню я и ту шпану, которая не работала, ничего не имела и вдруг стала коммунистами, начала верховодить. Они пили водку, горланили песни, валялись пьяные на улице. Забирали в домах все подчистую. Мерили огороды, чтобы было не больше трех или пяти соток. Яблони, сливы, вишни – все срубили. Так погиб наш огромный вишневый сад...

В лихую пору "ежовщины" забрали старшего брата отца – дядю Сашу. Он отказался вступить в колхоз, остался единоличником. Был очень верующим. Его назвали "врагом народа", отправили в лагерь, где-то под Читой он и погиб.

Средний брат Алексей стал активным коммунистом, закончил семилетку, перед войной был в сельсовете на руководящей работе. В 1941 г. ушел на фронт и вскоре погиб под Ленинградом. Отец же остался беспартийным...

В 1933 г. наша семья выжила, но в 1938 г. пришла новая беда. Отец оказался в больнице. У него в руках взорвалась паяльная лампа, ожог третьей степени. Обгорели 70 процентов лица и обе руки. Мама, сестра Настя и я заболели брюшным тифом. На селе больных тифом было более половины. Лечились, кто чем мог... Помню – жара, пыль, страшный суховей из Сальских степей. Мы лежим на полу в горячке – мама, Настя и я... Многие так и не встали, в том числе и моя мама Мария Ивановна. В 12 лет я остался без любимой мамы. В моей памяти она всегда молода и очень красива... В августе 1938 г. ее похоронили.

После выздоровления 16-летняя сестра Настя уехала в Куйбышев. Жила у дедушки Ивана. Окончила швейный техникум, получила назначение в Магнитогорск. Я в сельской школе закончил семилетку. Летом работал в колхозе штурвальным на комбайне, осенью поступил в ремесленное училище в Чапаевске, учился на токаря, жил в общежитии, голодал. Через год сбежал из училища, вернулся в село, поступил учиться в девятый класс (восьмой класс пропустил).

Первые годы учебы был отличником, выделялся хорошей памятью. С началом войны и сильного голода интерес к учебе ослабел, заниматься стал неважно. Но любил историю и литературу. Запомнилась мне эвакуированная из Воронежа учительница Ольга Максимовна Олешкевич, которая преподавала эти предметы. Слушал я ее с упоением. Любил также, как и все подростки, приключенческие книжки – "Всадник без головы" Майн Рида, "Айвенго" и "Квентин Дорвард" Вальтера Скотта и др.

...В 1940 г. отец женился на вдове с двумя детьми. Она, естественно, больше внимания уделяла своим детям, я это видел ежедневно и страшно ревновал отца к новой семье. После окончания девятого класса я снова уехал в Куйбышев, где поступил учиться в авиационный техникум, одновременно работал токарем в Безымянке (район города) на строящемся авиационном заводе. Учебу в техникуме не закончил, но получил на заводе четвертый разряд токаря.

Однажды сосед Вася позвал меня купаться, обещал познакомить с хорошими ребятами. Ребята оказались сплоченной группой, предводитель – высокий, статный парень Фаня Науман, кажется, был он из поволжских немцев. Меня пригласили сыграть в карты, дали буханку хлеба, что в те голодные годы было большим подарком. Говорили они о вольной жизни блатных, пели песню про Мурку и др. В этой "блатной романтике" что-то привлекало подростка, которому всегда хочется отличиться, утвердить себя... Скоро я узнал, что эта шайка обворовывает продуктовые склады. И меня настойчиво стали уговаривать "постоять на шухере".

Чтобы уйти от голодухи и от темных дел, в декабре 1943 г. я пошел добровольцем в военкомат и подал заявление на фронт.

Но даже когда я уходил в армию, ко мне подходил парень из той шайки и говорил: "Вот ты сейчас наденешь форму, а все равно будешь нам помогать". – "Не буду". – "Имей в виду, мы тебя найдем. Ты никогда от нас не уйдешь". Спустя некоторое время я был дома в увольнении, мне девочки передали, что Фаня сидит и другие уже сидят, но они передавали, чтобы я имел в виду... Сколько ребят так и пропали в той уголовщине – тюрьма, срок, потом другой. И выбраться из этой трясины, как показал в "Калине красной" Василий Шукшин, очень трудно...

В военкомате предложили "длинному дистрофику", каким я выглядел тогда, пойти в 1-ю военно-морскую школу первоначального обучения летчиков. Я с радостью согласился. В январе 1944 г. принял военную присягу, получил обмундирование и в Куйбышеве начал изучать теоретическую программу, в которую входили самолет У-2, аэродинамика, метеорология. Через три месяца мы, курсанты, сдав экзамены, переехали на аэродром Максимовка Борского района (100 км восточнее Куйбышева), где я впервые поднялся в небо.

Я, конечно, знал про Валерия Чкалова и Михаила Громова, знаменитых летчиков 1930-х годов, но в детстве о небе не мечтал. В военкомате меня спросили: "Куда хочешь, малец?". Я уверенно ответил: "На танки!" Все-таки работал штурвальным, нравились мне трактора, от них дорога, казалось, одна – в танковые войска. Популярна была тогда и песня о танкистах: "Броня крепка, и танки наши быстры...". Но мне ответили в военкомате: "Куда тебе на танк. Посмотри на себя. Иди в школу летчиков, там тебя хоть накормят". И я с удовольствием пошел.

Перед началом полетов – медицинская комиссия. Прихожу в кабинет офтальмолога. Острота зрения – единица, отлично. Затем врач открывает какую-то книжку, проверяет цветоощущение, и я, как говорится, "поплыл": не могу распознать некоторые цифры, знаки по таблице Рабкина. Дальтонизм! В этот момент врача вызывают из кабинета, и он ничего не успевает записать в моей медицинской книжке. За ним быстро выхожу из кабинета и я, следующим должен идти к врачу мой приятель Женя Сурин (такой же, как и я, сухой и длинный). Говорю ему: "Я поплыл". Тогда он берет мою книжку и после возвращения врача проходит с ней медицинскую комиссию. Итог – годен по всем статьям! Женя возвращается в коридор, отдает мне книжку и в последних рядах проходит комиссию уже за себя.

Начинается предварительная подготовка к полетам. Живем в землянке на двухъярусных нарах, сто двадцать человек. У входа в землянку – пирамиды с винтовками и противогазами по номерам для каждого.

Распределили нас по инструкторам. Я попал в группу младшего лейтенанта Владимира Королева (двадцатилетнего сына летчика-испытателя Куйбышевского авиазавода Сергея Дмитриевича Королева). Нас – восемь курсантов. Выдали шлемофоны, приказали самим сделать переговорное устройство в виде шланга, в который вставляется дюралевая или медная трубка, приклепывается пластинка, обшивается тряпочкой, а в шлемофоне прорезается дырка. И все – устройство готово.

Командиром нашего звена была младший лейтенант Шак, бывшая аэроклубовка, старая дева, маленькая, злая, да еще и матерщинница. Но летала прекрасно и пользовалась большим авторитетом среди инструкторов.

Командир авиаэскадрильи майор Сугак – гроза аэродрома, толстый, важный, неприступный командир. Но в конце 1944 г. он был разжалован в рядовые и отправлен на фронт в штрафной батальон за продажу государственного самолета У-2 в личное пользование летчику-испытателю Куйбышевского авиазавода. Так что были и тогда желающие "приватизировать" госимущество. Самолет был у майора персональный, мы этот У-2 лучше других чистили и драили. Майор оформил фиктивную поломку, все документы подготовил...

Начальник нашей школы – летчик, раненый фронтовик полковник Рассудков, я его видел всего один раз.

Состав курсантов был самый разношерстный. Имелись и сынки больших начальников, которых отдаляли от фронта. Вторая категория – матросы, уже воевавшие и пожелавшие стать летчиками. Третья категория – это мы, "салаги", остатки голодной молодежи, не успевшие по возрасту на фронт.

С началом вывозных полетов на самолете У-2 часть курсантов отсеялась по причине отсутствия летных качеств (на посадке не могли точно определить расстояние до земли), часть – по недисциплинированности.

Несмотря на разношерстность курсантской среды, с началом полетов все стали равны. Программу я усваивал средне, но когда слетал самостоятельно один, без инструктора, как будто снова родился на свет. Старался, из кожи лез, чтобы больше летать. Понял, что быть летчиком – это мое!

Летали мы ежедневно, если позволяла погода, без выходных. К осени 1944 г. закончили программу подготовки на самолете У-2. Двадцать человек из числа бывших фронтовиков подготовили для ночных полетов на У-2 и отправили на фронт. Нас, оставшихся (будущих истребителей для авиации ВМФ), переучили теоретически на самолет УТ-2. Зимой мы начали практические полеты (на самолетах вместо колес устанавливали лыжи). Подъем в шесть часов, утренняя зарядка, завтрак и подготовка машины к полетам до прихода инструкторов. Морозы – до минус 20–30 градусов.

С рассветом – разбивка старта (аэродром грунтовый) и начало полетов. За восьмичасовую летную смену доставалось слетать один–два полета, а то и того не было. Иногда назначали в стартовый наряд. В него входили стартер и хронометрист. Стартер показывал белым флажком разрешение на взлет, а у посадочного "Т" регистрировал недолет или перелет; хронометрист фиксировал время от взлета до посадки.

Целый день на аэродроме. Вместо обеда на санях привозили на старт ужин – селедку с картофельным пюре, а обеденная порция (щи, каша, компот) подавалась вечером, так как пища на старте превращалась в лед. За 30 мин до отбоя – вечерняя прогулка строем с песнями. Дисциплина под руководством старшего сержанта Комиссарова находилась на высочайшем уровне. Издевательств, глумлений над младшими не было. Правда, имелся у нас задира, Радик Юркин, бывший краснодонец из "Молодой гвардии" Олега Кошевого.

Пятнадцатилетний Радик, маленький, черненький, с боевыми медалями на форменке был борцом за справедливость, иногда провоцировал драку против "сачков" и самовольщиков. Как-то Юркин устроил суд над одним курсантом, который приносил из города бидон с молоком и продавал своим. Радик закончил училище на американских самолетах-лодках "каталинах". О его дальнейшей судьбе мне, к сожалению, ничего неизвестно.

Очередная медицинская комиссия. Зная свой недостаток – дальтонизм, я выкрал у нашего врача книгу-таблицу Рабкина, выучил наизусть (опять же с помощью Жени Сурина) все символы по страницам и бойко отвечал глазнику, что там написано. "Годен без ограничений". Так продолжалось и в будущем до окончания училища в Ейске и на Балтике в строевой части. Но об этом чуть позже.

До апреля 1945 г. летали на самолете УТ-2 – маленьком моноплане, способном выполнять все фигуры высшего пилотажа. После сдачи летных экзаменов нас перевели в знаменитое Ейское военно-морское ордена Ленина авиационное училище летчиков имени И. В. Сталина. Здесь я окончательно понял, что у меня другой дороги в жизни нет, кроме подготовки к воздушным боям с немецкими стервятниками.

Хотя мы понимали, что война идет к завершению, но когда это произойдет – никто из нас, конечно, не знал. Мы, в большинстве своем, все-таки надеялись попасть на фронт. Были настоящими патриотами, за исключением отдельных "червяков"... Помню, как уже в августе 1945 г. было объявлено о начале войны с Японией.

Нас в казарме находилось человек 50–70, мы все закричали: "Ура!" – будем летать, драться в небе!

В то время гремели имена многих прославленных асов Великой Отечественной войны. Особенно было известно имя первого трижды Героя Советского Союза А.И. Покрышкина. Мог ли я тогда подумать, что буду много лет служить под началом Александра Ивановича, буду его учеником...

Конечно, преподаватели, фронтовые морские летчики, в основном приходившие в училище после ранений, много рассказывали нам об асе Северного флота дважды Герое Советского Союза Борисе Сафонове, погибшем в 1942 г. На фотографиях в газетах он был запечатлен у самолета, в кожаном реглане. Мужественное лицо, волевой умный взгляд.

Мы знали и чтили героев-летчиков Балтики Е.Н. Преображенского и И.И. Борзова, которые в августе 1941 г. впервые бомбили Берлин. Знали, конечно, таких летчиков, как Герои Советского Союза В.В. Талалихин, А.П. Маресьев, В.Ф. Голубев. С рядом летчиков-асов Балтийского флота мне вскоре доведется познакомиться лично.

В апреле 1945 г. мы прибыли в Ейск. В учебном отделе изучили самолеты Ла-5. Условия жизни по сравнению с Максимовкой оказались другими, были лучше. Ейск расположен на берегу Азовского моря, здесь тепло и сытно. Рядом с нашей казармой находился сквер – "Круглый садик", как мы его называли. На утренней зарядке в этом садике, как правило, появлялся живший в Ейске знаменитый русский богатырь Иван Поддубный – непобедимый русский борец с мировыми рекордами.

Был богатырь–чемпион стар, но усы оставались также закручены, как на дореволюционных фотографиях. Глаза ясные, веселые, взгляд жесткий. Одет в русскую рубаху-косоворотку. Поддубный подбадривал нас: "Сынки, занимайтесь спортом, вы же летчики, наши защитники. Если надо, я вам и приемы борьбы покажу". Мы знали о его славе, но говорить с бывшим чемпионом нам не разрешал старшина, т.к. Иван Поддубный в период ВОВ находился на оккупированной территории в г. Ейске.

Мы еще не приступили к полетам, когда 9 мая 1945 г. закончилась война. Как сейчас помню этот ясный солнечный день. Я был в наряде – дежурным по казарме. После обеда, когда закончил приборку, старшина роты Шевченко отпустил меня в увольнение. Город ликовал! Народ, от мала до велика, вышел на улицы в праздничных нарядах. Люди танцевали, плакали, веселились как могли... Нам, курсантам, дарили папиросы, угощали вином, пирожками. Вечером всех военных девушки и вдовушки приглашали домой и опять угощали всем чем могли и не выпускали до утра.

Днем Победы и закончилась тогда наша подготовка к полетам. Все лето мы занимались строительством, восстанавливали учебную базу, строили дороги, стадион, бассейн. Работали, как простые солдаты, с лопатами в руках. Среди "неустойчивых" курсантов, естественно, начались брожения, пьянки, самоволки и т.д.

Часть курсантов ушла в военно-морские училища, где готовили на командиров торпедных катеров, часть перевелась в летное училище имени С.А. Леваневского в Николаеве – на торпедоносцы. Из 200 человек, прибывших в Ейск из Максимовки и Куеды (2-й военно-морской школы первоначального обучения летчиков), осталось около 50 человек – "устойчивых истребителей", в числе которых был и я. Только истребителю доступен высший пилотаж, он один в своей кабине и пилот, и штурман, и стрелок-радист. Летчик-истребитель – самая трудная, но и самая интересная профессия. Престиж асов-истребителей Великой Отечественной войны был наиболее высок.

...Осень 1945 г. Нам составили новую программу подготовки на самолетах Ла-5, и снова курсантская жизнь потекла по своему руслу. В 1946 г. самых лучших курсантов – 10–12 человек, в том числе и моих сверстников Елкина, Расщепляева, Артемьева, Феоктистова – ускоренным темпом подготовили в качестве инструкторов и оставили в училище.

На должность начальника училища из ВВС Северного флота прибыл генерал-лейтенант авиации А.Х. Андреев, боевой летчик-орденоносец, с твердым характером, высоким пронзительным голосом. Человек положительный, требовательный, умный. За несколько месяцев он навел порядок не только в училище, но и в самом городе. Андреев очень любил спорт, возродил морские традиции в воспитании курсантов. Нас учили правильно вести себя за столом, правилам этикета, танцам и т.д.

Многие с помощью военных тренеров стали показывать неплохие результаты в спорте. Мы увлекались волейболом, баскетболом, футболом, легкой атлетикой. Занятия начались еще во время строительства стадиона. Энергии у нас, молодых, было хоть отбавляй. Немного отдохнув от работы лопатой, мы без всякой спортивной формы и обуви устраивали забеги на только что оборудованной 100-метровой дорожке, прыгали в длину и высоту.

Худоба моя к этому времени стала проходить, мышцы налились силой. Был я длинный, энергичный, прыгучий. Особенно нравились мне баскетбол и волейбол – выпрыгнуть над сеткой, хлестко ударить по мячу. Футболом же увлекался не очень. Вскоре обозначились успехи в легкой атлетике. С моим другом Виктором Алексашкиным мы боролись в училище за первенство в прыжках в высоту. Результаты у нас были примерно одинаковые, на уровне 1,8 метра. Также довольно высоких по тем временам достижений, на уровне 1-го разряда, достиг я в беге на 100 метров – 11,6 секунды, в прыжках в длину – за 6 метров. Неплохо метал диск, толкал ядро. Увлекся таким непростым и требующим большой выносливости видом легкой атлетики, как десятиборье.

Мы принимали участие в соревнованиях на уровне Черноморского флота и Краснодарского края. Позднее на Балтфлоте наша команда ВВС флота занимала, с моим участием, 1-е место по баскетболу, были на 2-3-х местах по легкой атлетике.

1947 год был завершающим учебу на самолетах Ла-5. 3-й учебный авиаполк, аэродром в станице Симоновка в 15 км к югу от Ейска. Истребитель Ла-5 – один из лучших боевых самолетов того времени – имел высокие летные и боевые характеристики. Но имелись у него и недостатки. Узкая колея шасси и нестопорящийся костыль способствовали тому, что при допущении малейшей неточности в пилотировании на взлете и посадке самолет разворачивало. За летную смену случалось немало непроизвольных разворотов на разбеге и пробеге, мы их называли "лезгинками". Развороты иногда заканчивались поломками шасси.

Учили нас на этой сложной технике отлично подготовленные опытные летчики-инструкторы. Моим инструктором был старший лейтенант Михаил Григорьевич Виноградов – незаурядный летчик-методист, прекрасный художник, артист, веселый остряк. После вывозной программы его назначили командиром авиазвена, а меня передали старшему лейтенанту Ивану Флюстикову, который и довел меня до выпуска.

В звене М.Г. Виноградова вскоре случилось ЧП. В зоне на "спарке" Ла-7У пилотировал курсант Валентин Кобрижицкий, в задней кабине сидел курсант Евгений Костров. При выполнении иммельмана оторвался винт (пропеллер). Мотор заглох. Планируя на аэродром без тяги мотора, Кобрижицкий посадил самолет "на живот" с большим перелетом, за пределы аэродрома, где была канава.

Самолет скапотировал. Кобрижицкий отделался легким испугом, а Костров получил травму тазобедренной кости и был отчислен из училища по здоровью. Он лечился в госпитале в Москве, а впоследствии окончил Московский институт востоковедения. В качестве дипломата объездил много стран, вернулся в Москву, получил генеральское звание. Сейчас он в отставке, мы часто встречаемся, дружим семьями.

За эту аварию командир звена старший лейтенант М.Г. Виноградов был снят с должности и отправлен рядовым летчиком на Черноморский флот, где дослужился до командира авиаполка, начальника воздушно-стрелковой службы авиадивизии и был переведен в Челябинск начальником боевой подготовки авиации корпуса. В 1970 г. уволился из армии, работал старшим летчиком-инструктором в гражданской авиации. Летал до 65 лет, ныне живет в Москве.

3-м учебным авиаполком командовал майор Лев Михайлович Рымко – всеобщий любимец, человек с острым, несколько грубоватым юмором. Без академического образования, но прекрасный летчик-методист. Впоследствии он был переведен на равнозначную должность на Тихоокеанский флот. Провожал его на вокзале весь полк. При отправлении поезда паровоз гудел минут семь, пока поезд не скрылся из виду. В 1956 г. с Л.М. Рымко (уже подполковником) нас свела судьба в Риге, на аэродроме Скульте, где он командовал авиаполком.

Как курсант-летчик по теории и в полетах я поначалу и в Ейске был середняком. По характеру – застенчивый, исполнительный. Многие городские ребята с десятилетним образованием схватывали все быстрее. Но в середине летной программы обучения я, как говорят, "взял быка за рога", в воздухе стал чувствовать себя уверенно. Очень полюбил самолет, прекрасно пилотировал, точно, с большими перегрузками, выполнял весь высший пилотаж. После провозных полетов на стрельбу по наземным и воздушным целям упражнения выполнял только с отличными оценками.

На Государственных выпускных экзаменах в августе 1947 г. летную подготовку (пилотаж на Ла-7У) я сдавал председателю Госкомиссии полковнику Марковичу. Получил оценку "пять" и благодарность за отличную технику пилотирования. На теоретических экзаменах из пяти дисциплин я получил "четверку" только по практике ВМФ, остальные предметы сдал на "пять".

После экзаменов нас переодели в офицерскую форму, но пока без погон, так как приказ министра обороны задержался на два месяца. За это время безделья многих наших выпускников "заарканили" местные невесты.

После получения приказа о назначении некоторые женатые выпускники остались в училище в качестве инструкторов. Среди них мои друзья Виктор Алексашкин, Миша Ряскин, Игорь Круглов, Иван Лободин... Остальных распределили по ВВС флотов. Пятеро моих товарищей и я были направлены на Балтику, другие – на Северный, третьи – на Черноморский, четвертые – на Тихоокеанский флот.

Это был первый послевоенный выпуск летчиков-истребителей морской авиации.